Параллельный катаклизм - Страница 35

Сегодня в сети Панина угодил танкист-гвардеец, да еще и лейтенант в придачу. «Пельменная» ему быстро разонравилась из-за запрета курить, поэтому, бросив недоеденный пельменный суп, он, с новым собратом, «танкистом» Паниным, смело сменил место дислокации и перебазировался на «завалинку», между давно не крашенными автомобильными гаражами. Уже в процессе транспортировки танковый ас стал быстро терять контроль над внутренними процессами в организме. Панин взял это на заметку и резко уменьшил вливаемые в него дозы.

Защитник родины был здорово загорелым известным в народе «офицерским» загаром. Это когда хорошо, до шелушения, опалены светилом лицо, шея и кисти рук – те части туловища, которые выглядывают из под форменной робы. «Курортник» прибыл в столицу развитого социализма из далекой, желающей идти по коммунистическому пути Намибии. Однако, как и прежде, ей сильно мешала в этом рабовладельческая Южно-Африканская Республика. Орды белых наемников, вооруженные до зубов и выше, постоянно досаждали ее южным провинциям, а также внутренним областям. Ясно, чем занимался в противолежащем полушарии новый знакомый Панина: он боролся с этими ордами – раскатывал в многосуточном танковом патруле их диверсионные группы, стремящиеся протащить в столицу соседней Анголы – Луанду связки динамита и гексогена, дабы взорвать возведенный там семидесятиметровый памятник Ильичу с алмазными глазами. Однако, кроме этого, лейтенант, оказывается, брал штурмом северную линию обороны все той же Южной Африки, не с целью захвата чужой территории – нет. Лишь с задачей проделать из Намибии неширокий (всего сто километров) коридор к окруженной империализмом, но желающей самостоятельности Лесото. Пока не получилось.

После рассказа этого везучего танкиста, умудрившегося выскочить из схлопнувшегося у Кимберли «котла», Панин хорошо представлял, как все это случилось. Ясное дело, советский танковый корпус пропустили намеренно. Ракетные танки и мотопехота спокойно двигались вдоль берега Оранжевой реки, страдая только от налетов авиации и насекомых, а когда линии коммуникации достаточно растянулись, их обрезали. Ну а потом началось избиение. Вот про подробности последнего стоило послушать.

И Панин слушал, впитывая, как губка.

33. Нервные ночи загнивающего мира

И снова медленно ползет черепаха-время, карабкается помаленьку вдоль спирали эволюции, может, именно сейчас входит в новый виток. Кто может в текущий момент это знать? Буратов не знает, а Владимир Ильич, который утвердил в наших мозгах эту временную спираль, остался на другом витке, и хоть заспиртованный покоится на веки вечные в мавзолее, никакой связи с ним нет. Но, может, теперешний Вождь и Учитель все же поддерживает с ним некое тайное сношение, дабы не свернуть с идеально правильного курса. Каким образом? Ну, хотя бы морзянкой? Или лучше все ж таки телефон? Буратов внезапно понял, что впадает в некое подобие транса – в голову лезла всякая чушь – последствие хронического недосыпа. Да, выбрал себе профессию – романтики полные штаны. А где лучше? На заводе танковом? Там уже полтора года смены по двенадцать часов, как при свергнутом царе-батюшке, а за бракованную железяку или опоздание можно загреметь на вывал леса, далеко на восток. Хотя, нет, теперь все валяльщики сосен и елей эшелонами в обратку переброшены – в штрафных батальонах – колючую проволоку немецкую грудью и зубами рвут, да дорожки для танков в германских минных полях копытят. Так что через путевку в трудовые фабричные подвиги тоже можно схлопотать романтики по уши. Куда ж крестьянину податься? Да и какой из Буратова крестьянин – в анкете «из рабочих». Было бы точнее «из рабочей», батьки-то давно нет – окочурился от перевыполнения норм. Буратов тяжело вздохнул, встряхнулся. В помещении было холодновато – всегда так, когда машины застопорены. Все металлические предметы вокруг приобрели видимую шершавость – иней. Куда деваться, февраль месяц. Февраль тысяча девятьсот сорок второго года. Скоро великий праздник – День Красной Армии. Где встретим? В Париже? Все-таки война сильно затянулась. Как поначалу-то замполиты распелись: «К середине осени Гитлеру капут! Все рядовые по домам вернутся». Черта лысого, на родной Украине снега выше колена, весна на носу, а вермахт никак до конца не угробят. Вечно так с этими планами – наобещают с три короба, а потом вроде бы ничего и не говорили. Но с этими герингами, геббельсами вроде бы все ясно – в любом случае к концу зимы – кранты, так ведь новые войны разгораются каждый день. Вот, скоро два месяца, Кожемякин объявлял сводку: японские милитаристы напали на Соединенные Штаты. Это же наши союзники, получается, в беде? Или уже не союзники? Хрен разберешься в этой политической экономике. Вроде и с япошками договор о ненападении, хотя и с немцами был раньше. Друзья были, товарищи – не разлей вода. Что-то там у них в правящей партии было от социализма или от рабочего движения. Как она называлась-то? Не далее как весной в каждой газете кричали и поясняли, а сейчас и название-то забыл. Память дырявая до жути. Буратов обвел глазами прикемаривший расчет. А эти, подумал он, окончательно стряхивая сонливость, вообще, наверно, не помнят, как им обещали увольнение в запас до конца осени. Странное животное человек.

По праву начальника он решил на некоторое время покинуть боевой пост – выбраться на палубу взбодриться. Вряд ли, в случае чего, сразу же понадобится главный калибр. Когда он нырял в люк, расчет смотрел на него преданными просящими глазами – им всем так хотелось курить. Ничего, думал Буратов, вначале спускаясь, а затем снова поднимаясь по трапу к другому люку, злее будут. Это было повторение высказываний капитана Кожемякина, самому Буратову было совсем неудобно и стыдно так думать. Однако все равно даже выпущенные на палубу люди не смогли бы курить – это было запрещено на враждебной территории по ночам, такая милость разрешалась лишь среди бела дня, и, ясное дело, не при наличии боевой тревоги. Поэтому сам Буратов тоже не собирался курить.